За несколько дней до Рождества Ладушка сидела на подоконнике, прижав к стеклу веснушчатый носик. По стеклу с обратной стороны стучали тяжелые капли дождя, а по Ладиным щекам текли беспокойные слезы, но девочка не обращала на них никакого внимания и вообще не двигалась. В эти мгновения, если бы она могла, наверное, слилась бы со стеклом, растворилась, стала прозрачной и навсегда исчезла и из казенной палаты с серыми фланелевыми одеялами, и из самого времени, называвшегося просто и ясно – война.
Ладушка закрыла глаза и представила себе, что летит по небу большой белой птицей, и крылья легко несут её над полями, лесами, озерами, скорее, к родному дому, к маме, в милый довоенный городок, где папа по выходным играет на гармошке, а они с сестрой Светкой беззаботно чертят классики толстой щепкой на земляной дорожке. Девочка вспомнила про Свету и, оторвавшись от стекла, спрыгнула с подоконника. Младшая сестренка сидела на полу, в углу комнаты возле печки, и, отвернувшись в сторону, водила замызганным пальчиком по стене. – Светка, – Лада подошла к малышке и обняла её.
– Светка, не расстраивайся, слышишь!? Фаньосиповна пошутила... Они не могут нас долго не кормить!
– Я сухарик хочу, – протянула младшая и выжидающе посмотрела на сестру. – Один, ну дай... Пожалуйста!
– Нет! – сухо ответила Лада и отвернулась так, чтобы Света не видела её заплаканных глаз. – Нас ещё сегодня утром кормили, а мама там голодает! Она за нами обязательно приедет, ты знаешь! Сухари для неё.
– Но сейчас уже вечер, – глядя, как сгущаются сумерки за окнами, лепетала младшая. – Я к ребятам хочу. Они там играют, а из-за тебя мы наказанные...
Такого вероломства Лада стерпеть не могла, ведь ей было всего семь лет.
– То есть как это из-за меня? – почти выкрикнула она. – Я разве для себя стараюсь? И потом, мы с тобой вместе договаривались копить сухарики для мамы! Было такое? Отвечай: было?
– Ну..., было, – еле слышно произнесла Света. – Но то давно было, а сейчас я есть хочу. Мама бы мне дала.
Последний аргумент несколько выбил Ладу из привычного состояния уверенности...
– Светочка, милая, – проговорила она вкрадчиво. – Ну, потерпи немного, пожалуйста! Нас ведь обязательно простят. Зато как будет рада мама, когда мы для неё постараемся!
– Ладно, – неуверенно выдохнула малышка, и опять села к печке. – Я домой хочу.
– Нельзя. – Почему нельзя?
– Потому что война.
– А мама приедет?
– Да, конечно, приедет!
– А когда?
– После войны точно приедет!
– А когда кончится эта война?
– Скоро! – уверенно сказала Лада. – Вот фашистов побьют, и кончится!
– Ладка, а кто такие эти фашисты?
– Плохие люди... Давай я лучше тебе книжку почитаю, хочешь?
– Про гадкого утенка?
– Да... Другой нет.
– Не хочу! Я её наизусть знаю, и мне его всегда жалко.
Девочки замолчали, прислушиваясь одновременно к шуму дождя и детским голосам, доносившимся с нижнего этажа особняка, в котором разместился эвакуированный интернат. Дождь за окном постепенно превратился в мокрый слепящий снег. Поднималась метель, и в комнате становилось всё холоднее.
– Ладка, а что такое «хоронка»? – через некоторое время спросила Света.
– Не «хоронка», а похоронка, – поправила её сестра. – А тебе зачем?
– Ну, Верке эта самая хро.., пронка... про отца пришла, и она сильно плакала. Почему?
– Потому что её отца убили фашисты.
У Светки расширились глаза. Она смотрела на сестру, не мигая.
– Как это – убили? Как дядьку Диму зимой у пивного киоска, когда он тётке Тане денег не принес, а все их хотел пропить с дружками, но его бандит финкой в бок, и он лежал весь такой страшный в гробу и фасонил в костюмчике? Так убили?
Лада глянула на сестру серьёзно.
– И где же ты, милая, таких глупостей набралась? – сказала она, невольно копируя отцовскую интонацию. – Вовсе не так! Верочкин папа, как и наш, Родину защищал, и за это его фашисты убили! Поняла?
– А нашего? Нашего папу они тоже могут убить? – неожиданно громко, осознав смысл сказанного, заплакала Света. – Я не хочу! Зачем они к нам пришли, эти фашисты?
Лада попыталась обнять и успокоить сестру, но малышка кричала и рыдала ещё громче...
В это время отворилась дверь и в палату вошла начальница интерната Фаина Осиповна. В мирное время она была заведующей РОНО и очень гордилась, что именно ей была поручена эвакуация детей из городка. Гордилась и надеялась, что здесь она сможет применить все свои педагогические принципы и наработки на деле. Фаина Осиповна была убежденной коммунисткой, членом партии, и всегда считала, что родители являются только помехой в деле воспитания подрастающего поколения. Она даже однажды, осмелев, вынесла на рассмотрение своего начальства проект детских закрытых трудовых школ и говорила долго и горячо. Проект принят не был, но её заметили, и буквально через пару дней прежняя заведующая РОНО была вынуждена собрать портфель.
Фаина Осиповна всегда подчеркнуто аккуратно одевалась, носила строгую тёмную юбку и солдатские рубашки, заправленные под ремень, коротко стриглась, зачесывала волосы за уши, говорила лозунгами из передовиц и не допускала никакого вольномыслия и непослушания. «На войне как на войне» – любила она говорить и в мирное время, а борьбу с врагом считала основной целью своей жизни. К моменту встречи девочек с ней в интернате Фаине исполнилось сорок пять лет, но, считая себя замечательным педагогом, она никогда даже не помышляла о собственных детях.
Поступок сестер крайне возмутил её. Фаина была потрясена, обнаружив при обходе у девочек в тумбочках аккуратно сложенные, высушенные на печке черные сухари – целую горку. Она прекрасно понимала, что две сестры – её воспитанницы, сами не ели свои кусочки хлеба, а прятали их с неизвестной целью. Весь вопрос был в том, для чего. Девочки, живущие с ними в палате, ясности не добавили, а сестры упрямо молчали. За это заведующая интернатом была вынуждена их наказать, заперев на целый день без еды в палате, но подходило время что-то решать.
По своей натуре Фаина терпеть не могла оставлять нерешенные вопросы на ночь и потому пришла в комнату для того, чтобы поговорить с сестрами. День выдался тяжелый, в интернате свирепствовала скарлатина, медикаментов не было, и дети угасали один за другим. Расстроенной Фаине не хотелось никаких репрессий, и она, прислонившись к двери, сказала мирно, дружески и очень мягко, как ей казалось:
– Дети, я не буду вам больше задавать вопросов, и вы будете прощены, если сейчас принесете свои сухари за общий вечерний чай, и мы все вместе их съедим. Зачем вам так много? В то время как ваш отец борется и, может быть, проливает кровь за наше светлое будущее, вы, дочери командира, прячете от друзей хлеб! Разве это хорошо? Отдайте сухари, и все встанет на свои места! Идёт?
Тихо было в комнате. Перед начальницей, низко опустив головы, стояли две маленькие девочки в одинаковых ситцевых платьицах и шерстяных латаных свитерках. Стояли и молчали. Фаину Осиповну поразило и обидело это молчание.
– Ну же! – она подошла, двумя пальцами за подбородок подняла голову старшей и чуть не отшатнулась. На неё смотрели не по-детски серьёзные глаза, полные решимости и холодной неприязни.
– Нет! – четко произнесла девочка. – Мы не отдадим сухари.
Фаина отпустила её и широко распахнула дверь.
– Смирновы, на линейку, перед строем, – грозно скомандовала она, и крикнула кому-то в коридоре. – Трубить общий сбор! Немедленно!
Когда воспитанники интерната построились на линейку, начальница вывела девочек перед строем и в наступившей тишине обратилась к ребятам:
– Посмотрите на них! – говорила Фаина, чеканя каждое слово. – Эти два ваших товарища достойны порицания! В голодное время, когда наша страна борется с фашизмом и сам товарищ Сталин не доедает и не отдыхает, в отличие от вас, сестры Смирновы утаили от нас черные сухари и хотят съесть их вдвоем!
– Неправда! – выкрикнула Лада. – Молчать! – Фаина подошла и тряхнула девочку за плечо так, что последняя еле удержалась на ногах. – Сестры Смирновы, вы наказаны до осознания своего поступка!
Зазвенела тяжелая связка ключей, загремел ржавый замок, со скрипом отворилась старинная дверь, и перепуганные девочки оказались в маленькой темной комнате, с узким окошком под самым потолком. Здесь пахло мышами, плесенью, было сыро и холодно. В полной темноте стояли две воспитанницы интерната, до того только слышавшие про существование карцера. Стояли и не могли двинуться... Где-то в углу что-то зашевелилось, и Светочка, вскрикнув, прижалась к сестре. Это что-то пронеслось над их головами и опять исчезло в темноте.
– Ладка, – прошептала младшая. – Мне страшно, Ладка...
– Не бойся, – стараясь унять дрожь, Лада вглядывалась в темноту. Когда глаза привыкли, она различила сидящую в дальнем углу птицу. Они подошли поближе. Птица вспорхнула, сделала круг и села на край окошка.
– Там нет стекла! – догадалась Лада. – Смотри, она с воли прилетает.
– Точно.
Тем временем птица опять поднялась в воздух и исчезла в окне.
– Вот и она улетела, а мы тут одни помрем, – заплакала Света. – Помрем и никогда не увидим папу и маму.
– Я тоже домой хочу, – спокойно сказала старшая. – Хочу, но надо терпеть.
Лёжа на клочках сена, на холодном полу, измученные дети заснули. Пока они спали, странная птица несколько раз влетала и вылетала из карцера. При каждом полете она приносила что-то в клювике и аккуратно выкладывала рядом с девочками.
– Ладка, Ладка, проснись! – Света трясла за плечо сестру, и голос у неё был радостный и взволнованный.
– Что такое?
– Смотри, что нам чудесная птичка носит! – малышка протянула сестре несколько веточек красной рябины. – Я сама видела, как она в окошечко влетела, положила вот тут и опять исчезла!
– Не может быть!
– Очень даже может! Это волшебная птичка, их Бог посылает! На Рождество нам Боженька эти ягодки подарил! Мне бабушка рассказывала, что Он всё может! А помнишь бабушку?!
Ладка стремительно зажала рот сестры ладошкой.
– Тихо ты! Конечно, помню, но о ней нельзя говорить! Ты же знаешь!
– Знаю. А почему нельзя?
– Мала ещё, не поймёшь... Просто прими на веру!
– Вот-вот – вера! В Бога вера – так бабушка всегда говорила! А я знаю, я помню, что завтра Рождество! Нам о нем много бабушка рассказывала. Помнишь?
– Светка, милая, пожалуйста... Пожалуйста, молчи! Если кто услышит, нас будут бить, как Феклушу! Ты же помнишь, как она кричала.
– Помню, – у Светы расширились глаза. – Её за Бога били?
– Да! Я тебя прошу, хватит об этом!
– О чем? О том, что нам Боженька птичку послал? Нет... Я всем ребятам расскажу, чтобы больше никто канцлера этого не боялся!
– Не канцлера, а карцера! И нельзя такое рассказывать!
– Почему?
В это время загремели ключи и перед детьми предстала Фаина. За ночь она смягчилась и уже была готова простить ослушниц. Все равно все сухари она ещё вечером забрала и аккуратно поделила между воспитанниками, сознательно ничего не оставив сестрам. «Это послужит им хорошим уроком!» – решила директор и вздрогнула от неожиданности, увидев на раскрытой детской ладони несколько веточек спелой красной рябины.
– Это нам птичка принесла! – радостно сообщила Света. – Она добрая, эта птичка, и её послал тот, о ком нельзя при вас говорить!
Фаина решила, что ей мерещится, и даже потрогала содержимое детской ладони. Сомнений не оставалось, там лежали самые настоящие ягоды.
– Откуда вы их взяли? – голос начальницы гулко звучал в стенах карцера. – Немедленно отвечайте, кто посмел открыть двери и принести вам рябину!? Ну же!
– Птица! – улыбнулась Лада. – Посадите и её в карцер!
За эти слова директор больно ударила девочку, и Лада, отлетев в сторону, оказалась на полу.
Вообще, Фаина никогда раньше не применяла в своем интернате телесных наказаний и считала их пережитком прошлого, но вопиющий случай с сестрами вывел её из себя, и она успокоилась только, когда обе девочки были наказаны розгами.
Избитых детей вновь вернули в карцер. На улице холодало, и сырой промозглый воздух через маленькое выбитое окошечко наполнил все помещение. Когда ночью у Светочки поднялась температура, и она, дрожа от холода, начала бредить, Лада очень испугалась. Она начала стучать в дверь, но никто не пришел, не открыл и не вызволил их из беды.
Всю ночь Лада просидела рядом со Светой, меняя компрессы на её горячем лобике, и отпаивая сестру из кружки холодной водой – единственным, что было оставлено начальницей в карцере. Под утро ей показалось, что температура у больной спала, и, не выдержав усталости, девочка заснула рядом с сестренкой на холодном полу.
Во сне к Ладе пришла бабушка Марья, расстрелянная вместе с остальными монахинями в разрушенном подмосковном монастыре. Дрожащей старческой рукой она гладила девочку по льняным волосам и улыбалась ей забытой, теплой улыбкой. Они не разговаривали между собой, но Лада проснулась так, словно отдохнула на мягкой постели в родительском доме, а не на ледяном интернатском полу.
Когда Лада открыла глаза, то сразу увидела Светочку, стоящую возле окна. На руке у неё сидела чудесная птица. Малышка была совершенно здорова. «Спасибо, дорогая бабушка, и спасибо, Господи!» – проговорила девочка совершенно забытые слова и обернулась потому, что в замке вновь повернули ключ.
Начальница вошла в карцер и остановилась возле дверей.
– Выходите обе, и поживее! – сказала она взволнованно.
Дети не двинулись с места, только смотрели на свою мучительницу во все глаза.
– Что вы стоите, как вкопанные? – Фаина явно нервничала. – Довели меня до такого состояния, что я просто вынуждена была вас обеих наказать, а теперь будете матери своей рассказывать, как с вами тут жестоко обращались!
– Мама! – воскликнула Ладушка, ещё не веря своим ушам. – Вы хотите сказать... За нами мама приехала?!
– Да, да! Какие непонятливые! Выходите же, и марш собираться! Ваша мама вас ждёт в раздевалке, а к нам сегодня вечером привезут двух новых девочек. Надеюсь, они будут посговорчивее!
– Не думаю! – вдруг озорно и весело выкрикнула Ладушка и, схватив за руку оторопевшую Свету, потащила её бегом по опостылевшему интернатскому коридору, прочь от карцера, злой начальницы, холода, одиночества и самой войны!
«Спасибо тебе, Господи! Спасибо, дорогая птичка! Спасибо, любимая бабушка Марья!» – уже уверенно и радостно шептала на бегу девочка, а слезы благодарности текли и текли у неё по щекам.
Екатерина Юдкевич
Фото @dimazuenok