Сегодня, с высоты прожитых лет, я с теплотой вспоминаю своё детство. Хотя и времена были потруднее, чем сейчас, однако была какая-то вера в светлое будущее, в то, что впереди нас ждёт счастливая жизнь. Возможно, настрой этот передавался нашими родителями, бабушками и дедушками, победившими в страшной мировой войне, пережившими небывалые лишения – голод, разруху, смерть близких.
Народ, вынесший все тяготы военного времени, имел огромный потенциал веры, который претворился в грандиозные достижения в науке и культуре, что позволило нам в кратчайшие сроки восстановить народное хозяйство, залечить нанесённые раны.
Не забуду то состояние восторга, которое меня охватило, когда я услышал новость о первом в истории планеты полете Юрия Алексеевича Гагарина в космическое пространство. Какое было всеобщее ликование, мы обнимали друг друга, прыгали и кружились от радости и гордости за себя, свой народ, свою Родину.
Всё это было, и каждый день сообщали о каких-то победах на местном уровне, в государстве, и даже нам, совсем молодым людям, было очевидно, что мы идём по правильному пути и впереди нас ждёт счастливая жизнь. И хотя, наверное, мало кто из нас понимал, а что же это такое, у большинства представления были примерно одинаковыми – это когда нет войны, нет голода и все довольны своей судьбой.
Во времена моего детства каждый ребёнок мог поехать летом отдыхать на юг или вместе с родителями, или через профсоюзную организацию в пионерский лагерь. И обходилась такая поездка практически даром, все оплачивал профком.
Сухона
Летние каникулы мы с братом проводили или в деревне Савино, расположенной на берегу реки Сухоны, выше по течению Великого Устюга на 30 километров, или на Украине у Сухона 21 знакомых родителей. Став постарше, я отдыхал вместе со своими сверстниками в Абрау-Дюрсо и в Головинке, пионерских лагерях на черноморском побережье.
На Украину мы с братом ехали неохотно, быть может потому, что у нас не было среди местных пацанов друзей. Несколько раз я слышал, как соседские мальчишки обзывали нас москалями. Правда, никто не обижал, однако я не помню случая, чтобы кто-то из них подошёл к нам и заговорил. Это сейчас, почти шестьдесят лет спустя, я понимаю, что воспитание нелюбви к россиянам закладывалось не двадцать с небольшим лет назад, когда развалился СССР, а гораздо раньше, проблема эта была всегда, уж слишком много хозяев пережила многострадальная украинская земля, и каждый новый пан норовил уничтожить связь Малороссии с Россией.
Поэтому, когда родители после окончания учебного года говорили нам с братом, что на этот раз мы поедем в Савино, радости нашей не было предела.
Перво-наперво я складывал в жестяную коробочку из-под монпансье рыболовные снасти – крючки, мотки лески, поплавки и грузила, остальные вещи паковала мама.
Добирались до деревни несколько дней, сначала поездом до Котласа, затем пароходом до Великого Устюга. Большой компанией мы садились в поезд, о купейных вагонах я тогда и не слышал, ехали в плацкарте, причём родители старались купить билеты в одно купе. Я с отцом всегда спал на верхней полке, причём батя ложился с краю. Мне очень нравилось залезать на верхнюю полку, демонстрируя свою ловкость пассажирам.
На остановках, а они были частыми, родители выходили на перрон купить какой-нибудь снеди у привокзальных торговок. Ларьков тогда не было, бабушки продавали свои продукты – пирожки, соления, варёную картошку, щедро обсыпанную укропом. Мясо, насколько я помню, никогда не покупали, всегда мама в дорогу готовила курицу или котлеты. Нам с братом очень нравилось кушать в поезде, вдруг появлялся зверский аппетит, и мы сметали всё, что предложат нам мама и бабушка. Особенно нравились продукты, покупаемые на остановках у местных жителей. В те годы не научились ещё обманывать проезжающих пассажиров, огурчики были с хрустом, пирожки ароматные с изумительной начинкой, картошечка разварная, щедро сдобренная жареным луком и зеленью.
На больших остановках отец иногда выходил купить пива, поскольку привокзальных ларьков тогда не было и бежать приходилось за несколько кварталов, мама и бабушка очень волновались за нашего гонца. Однажды он появился в купе, когда поезд уже набрал ход, успел на ходу вскочить в последний вагон.
Сидя у окна, я очень любил смотреть на быстро меняющиеся пейзажи, на первый взгляд такие однообразные, они несли много полезной информации для пытливого ума ребёнка. Леса хвойные и лиственные, поляны, просеки, овраги, ручьи и речки, большие и малые, избушки обходчиков, километровые столбы, линии электропередач, птицы и мелкое зверье – всё Николай и Сергей с бабушкой Любой это стремительно проносилось у тебя перед глазами, напитывая твой ум и память неизгладимыми впечатлениями.
Николай и Сергей с бабушкой Любо
Я познавал этот огромный и немного пугающий мир увлечённо, стараясь впитать в себя как можно больше информации и эмоций. Это сейчас я могу словами передать те ощущения, которые буквально захлёстывали меня, маленького пацана, тогда же всё это можно было охарактеризовать одним словом – любопытство.
В Котлас мы приезжали рано утром, поезд здесь стоял долго, поэтому семейство наше имело возможность, не торопясь, выгрузиться из вагона. Было нас шестеро – мы с братом Сергеем, родители и две бабушки, Люба и Александра. Багажа у нас всегда было много, я не помню сейчас, что везли родители с севера на юг, однако то, что везли домой, с юга на север, перечислить могу. Однажды мы купили в Великом Устюге целый чемодан яиц, которые в Ухте в то время считались дефицитным товаром. Мама заворачивала каждое яйцо в обрывок газеты для того, чтобы при перевозке они не побились друг о друга. Бронислав, мамин брат, имел в деревне небольшую пасеку, три или четыре улья, за сезон выкачивал несколько ведре изумительного мёда. Очень необычным был его цвет – ядовито-зелёный, имел этот продукт лугов и лесов непередаваемые вкус и аромат. Недели через две мёд резко менял свою структуру и превращался из густой, тягучей субстанции в ярко-жёлтую крупинчатую массу, очень похожую по внешнему виду на топленое вологодское масло. Был год, когда мы везли из деревни два ведра меда, я в то время был уже взрослым парнем 16 или 17 лет и тащил эти ведра по очереди с места на место. Весило каждое из них килограммов по семнадцать.
Из Украины везли фрукты, в основном яблоки, они долго не портились, и варенье.
Братья Лудниковы с бабушками и отцом
И вот все эти чемоданы перетаскивали наши родители, нас с бабушками оставляли сторожить вещи. Расстояние между железнодорожным и речным вокзалами было приличным, метров 500, поэтому перенос вещей происходил в несколько этапов, иногда я как старший ребёнок помогал нести сетку или сумку с продуктами.
От пристани пароход отплывал поздним вечером, поэтому у нас было время погулять с кем-то из родителей по парку. Аттракционов там не было, однако было небольшое футбольное поле, где взрослые ребята играли в футбол. Я с интересом наблюдал за игрой, болея за ту или иную команду. Подышав свежим речным воздухом, мы всей семьёй садились ужинать. Располагались тут же, на скамейке, вместо стола использовали один из чемоданов, на котором мама раскладывала прихваченные из дома продукты. Кипяток для чая брали из вокзального буфета, там стоял специальный бак, оснащённый встроенной электроспиралью.
В шестидесятых годах между Котласом и Великим Устюгом курсировали колёсные пароходы. Хорошо помню, как плыли мы на таком судне. Медленно и степенно оно преодолевало чуть более 30 километров часов за семь, правда, шёл пароход против течения. Отец водил нас с братом на нижнюю палубу, где мы завороженно смотрели, как огромные лопасти, вращаясь, с шумом уходили под воду с одной стороны и в мириадах капелек воды выныривали с противоположной. Сейчас я не могу сказать, каков был диаметр этого колеса, однако тогда оно казалось мне исполинским.
Рано утром мы прибывали в Великий Устюг.
Поднявшись с пристани на высокий берег, мы не спеша несли многочисленную поклажу к родительскому дому, идти надо было несколько кварталов, так что путешествие наше растягивалось на добрый час. Шли с остановками, нас с братом поклажей не нагружали, маленькие ещё были, поэтому мы успевали глазеть по сторонам, отмечая, как изменился город за прошедший год. Чудно было лицезреть огромные тополя, во множестве росшие вдоль дороги и в палисадниках. Они казались огромными корявыми исполинами, о чем-то переговаривающимися между собой на своём лиственничном языке.
Из кирпичной Ухты словно попадали в другой мир с иными скоростями, патриархальный и неторопливый. За тот час, что мы шли по дороге, не проезжало ни одного автомобиля, создавалось ощущение, что ты идёшь по большой деревне, мимо высоких глухих заборов, за которыми тебя обязательно облаивала бдительная недружелюбная дворняга.
Наконец вдали появлялась крыша нашего дома, непременно все ускоряли шаги и вот – долгожданная калитка с металлическим кольцом вместо ручки, поворачивая которое, мы открывали щеколду и попадали во внутренний двор родного дома. Здесь эмоции было уже не сдержать, и мы с Серёжей во весь опор неслись к заветному крыльцу, чтобы попасть в объятия бабушки, с нетерпением ждущей дорогих гостей.
Дом был небольшим, на две семьи, с общим колодцем. Наша половина состояла из двух небольших комнат и кухни, русская печь была сложена таким образом, что её бока обогревали все три помещения. Мы с братом любили забираться на неё вечером и тихо лежать там, слушая разговоры взрослых. Однако долго находиться на стратегической высоте нам не давали, мама звала пить чай, мы неохотно слезали со своего наблюдательного пункта и вместе со всеми ужинали за большим длинным столом.
В чисто убранных комнатах уже все было приготовлено для дорогих гостей, на кухне приветливо пыхтел красивый медный самовар с многочисленными медалями на пузе, от огромной печи шёл сильный жар, она только что выдохнула из своего жерла бесподобной вкусноты шаньги и топлёное в глиняных кринках молоко.
Гости и хозяева чинно рассаживались за большой стол, вытесанный из нескольких лесин, потемневших от времени и частого мытья. В тарелках золотистыми горками, словно маленькие солнышки, лежали вожделенные шаньги. Мама и бабушка умели их готовить, обычно они были с картошкой и пшёнкой. Прожаренные коржи деревянной лопаткой вынимались из печи, затем подрумяненная начинка проливалась сливочным маслом. Делалось это так – мама макала в блюдечко с растопленным маслом заячью лапку и затем ею обмазывала шаньгу, сверху данная вкуснятина посыпалась толокном. Корж с начинкой был настолько вкусным, что никакая итальянская пицца сравниться с ним не сможет, говорю ответственно, поскольку был в этой стране и наелся досыта всевозможных пицц у макаронников. Быть может, в Италии у какой-нибудь радушной хозяйки они и получаются такие же вкусные, поскольку вложена в них частичка души.
Крутой кипяток из самовара бабушка разливала в гранёные стаканы, из заварного чайника затем доливали ароматный чай и пили из чайных блюдечек, куда каждый из нас самостоятельно наливал горячий напиток из стакана.
За оживлённым разговором незаметно пролетало время, взрослые делились нехитрыми новостями, которые накопились за время долгого отсутствия, да и в письмах трудно передать всё то, что хочешь выговорить, глядя в глаза близкому и родному для тебя человеку.
Николай Лудников у дома своей бабушки в Великом Устюге
В Великом Устюге мы гостили два три дня, затем всей компанией ехали к маминому брату Брониславу в деревню Савино. Тридцать километров вверх по Сухоне плыли на небольшом пассажирском теплоходе, сокращённо все называли его ПТ. Там не было кают, на палубе стояли привинченные к металлу скамьи, в трюме тоже было помещение для пассажиров и буфет, правда, мы с моим братом Сергеем никогда туда не спускались. Всё время находились на палубе, буквально пронзая глазами горизонт реки, стремясь первыми увидеть огромный тополь, величественно стоящий посреди деревни.
Наконец после четырёх часов ожидания нашему взору представали знакомые очертания родных мест, однако путешествие на этом ещё не заканчивалось. ПТ проплывал мимо деревни, поскольку пристать здесь он не мог, слишком мелко, пыхтел ещё семь километров до деревни Красавино, где причаливал к берегу на противоположной стороне реки. Там нас уже ожидал мамин брат. У него было непроницаемое обветренное лицо речного волка, поскольку он работал на реке, следил за фарватером, ставил вехи, менял аккумуляторы на бакенах, чтобы горели ночью сигнальные огоньки. Вместе с ним в лодке всегда сидел кто-то из наших двоюродных брать[1]ев и сестёр.
Встречи проходили очень эмоционально, мы бежали навстречу друг другу, обнимались, хлопая брата или сестру по плечам, правда, с годами мы становились более сдержанными, девочкам просто жали ладошки. После первых минут сумбурного общения начинаем грузиться в большую лодку, на которой приехала за нами родня. Бронислав дёргает шнур, заводя мотор, после нескольких неудачных попыток двигатель начинает чихать и кашлять, затем он переходит в более равномерный режим работы. Багром отталкиваемся от берега, рулевой разворачивает лодку носом к фарватеру, и мы начинаем движение к середине реки. Плавать по Сухоне в те времена было небезопасно, по ней сплавляли лес, причём не плотами, а отдельными брёвнами (так называемый молевой сплав). И вот мы плывём вниз по течению в деревню, виляя то влево, то вправо, обгоняя плывущие бревна.
Отец, Н. П. Лудников, и дядя Бронислав
В деревне нас уже ждут, натоплена баня, тётя Сима, жена Бронислава, всегда готовит к нашему приезду что-нибудь вкусное, чаще всего выпекает в печи пирог со стерлядью.
Наскоро перекусив, я выбегаю во двор, там прислонённые к стене сарая стоят прошлогодние удилища, проверив их сохранность, я начинаю распаковывать сумку с моими вещами. В заветной коробочке у меня лежат крючки, грузила, поплавки и несколько мотков лески, захватив снасти, беру удилища, бидончик под будущий улов и сломя голову несусь к реке.
Никогда не забуду то особенное чувство, которое получаешь от самого процесса ловли, когда, стоя на берегу с удочкой, ты замираешь и впиваешься глазами в поплавок, пытаясь уловить малейшие его колебания, и, затаив дыхание при поклёвке, стараешься предугадать, когда же надо подсекать невидимую добычу. Конечно, всегда ожидаешь крупную рыбу, но чаще тебя постигает разочарование, поскольку вытаскиваешь заурядного пескаря или ерша. Крупная рыба попадалась нечасто. Да и навыков у меня особенных не было, ловил всегда на червя или овода, хотя несколько раз наблюдал, как продуктивно взрослые используют в качестве наживки яйца муравьёв. Однако крючки у меня были большие, поэтому насадить мелкое яйцо никак не удавалось, оно мгновенно превращалось в тонкую плёнку, из которой вытекало содержимое.
Надо сказать, что рыба в Сухоне ловилась хорошо, бывали дни, когда я приносил до полуведра плотвы, голавлей, окуней и подлещиков. Тётя Сима сокрушенно качала головой, не представляя, куда девать мой улов, который надо было ещё и почистить.
Коля Лудников на рыбалке
Выловленная мною рыба не пользовалась спросом, и вот почему – в семье нашей был ещё один рыбак, мой дядя, который ловил стерлядь. Поймать её простой снастью было невозможно, для лова использовались специальные орудия – переметы (другое название – самоловы).
Что же они представляли из себя? К длинному толстому капроновому шнуру на специальных поводках через равные промежутки привязывались крючки из нержавеющей стали (уды), были они довольно большого размера, у каждой уды в верхней части размещался поплавок, который в воде поднимал её в вертикальное положение.
Для того, чтобы всю эту конструкцию не смыло течением, к шнуру закреплялись на концах и посередине грузила, ими служили камни или железные шестерёнки.
Перемёт опускался на дно всегда поперёк течения реки, крючки при этом за счёт поплавков поднимались вверх. Стерлядь в основном ищет себе корм на дне, привлекаемая необычным видом поплавков, она подплывала к ним и при движении туловищем или хвостом насаживалась на острую уду. Самостоятельно соскочить с неё она уже не могла.
Ставился перемёт вечером. Мой дядя брал кого-нибудь из своих детей или меня в помощники. Мы уплывали вверх или вниз по течению, но недалеко от деревни, Бронислав глушил мотор, я садился за весла и начинал грести, стараясь держать лодку неподвижно, чтобы её не сносило течением. Дядя сбрасывал первое грузило, и со специального станка потихоньку начинал снимать крючки и опускать их в воду, я гребками весел удерживал лодку и постепенно отплывал от берега. Длина капронового шнура самолова достигала метров 50-60, на нем было закреплено 150-180 уд.
Проверяли самоловы рано утром. Мамин брат часов в 5 будил кого-то из нас, сонные мы садились с ним в лодку и, ёжась от утреннего холода, плыли по реке к месту заброса снасти. Заплывали всегда немного выше по течению, затем глушили мотор и начинали медленно сплавляться по реке, Бронислав при этом опускал в воду багор и крючком на его конце ловил шнур перемета. Затем он приказывал мне начинать грести, чтобы остановить движение лодки вниз по течению, вытаскивал зацепленный багром шнур, выбирал его вместе с шестерёнкой и потихоньку начинал поднимать снасть из воды, верёвка, грузила и крючки с поплавками при этом аккуратно кольцами укладывались на дно моторки. Дядя пальцами чувствовал, есть ли рыба на крючке, ощущая ее рывки через капроновый шнур. По мере поднятия снасти стерлядь все ближе и ближе подтягивалась к лодке, уже было видно её желтоватое брюхо, ещё мгновение, и Бронислав ловким движением подхватывает добычу и снимает её с крючка. При мне крупная стерлядь на крючок не попадалась, хорошим считался экземпляр в полтора-два килограмма. Хотя мой отец говорил, что раньше они добывали стерлядь и по 6 кг.
Обычно забрасывали два-три самолова, попадалось на каждый из них по две-три рыбины. Как правило, они были небольшие, от 500 граммов до 1 килограмма.
Поэтому каждый день на столе у нас было блюдо, приготовленное из стерляди: уха, жаркое или пирог. Наваристая похлёбку из царской рыбы была невероятно вкусна. Жареная рыба подавалась в большой чугунной сковородке, она была на треть заполнена рыбьим жиром. В пирогах нам больше всего нравилась не начинка из стерляди, а мякоть кулебяки, пропитанная стерляжьим жиром, все старались отломить кусок побольше и наслаждались потом непередаваемым вкусом запечённого теста.
Обычный день в деревне для нас с братом начинался рано, просыпались в 8 утра, жена Бронислава, тётя Сима, после завтрака наказывала нам, что надо было сделать в течение дня. Поручения, как правило, были нехитрые, но выполнить их надо было обязательно. Одной из главных наших обязанностей был полив овощей, растущих в огороде – огурцов, помидоров, моркови, свёклы, гороха и других. Воду для полива носили с реки, с вёдрами надо было пройти метров сто до огорода, так что зарядка была приличной. Пилили дрова, делая запас на зиму. Иногда приходилось лезть в погреб, где мы все вместе перебирали картошку, очищая клубни от ростков.
Двоюродный брат Анатолий, он был старшим, помогал родителям. Мой дядя с супругой работали на реке. В их обязанности входила заготовка зимой и весной вех, которые они делали из прямоствольных молодых сосен, пяти метров длиной. К комлю каждой привязывался камень, а к вершине, которую красили в красный или белый цвета, прикрепляли еловые ветки, это было необходимо для того, чтобы проплывающие суда ориентировались по вехам, где находится фарватер – самое глубокое место. На поворотах реки, на берегу, устанавливали створные знаки. Работы было много, уезжали они рано утром, возвращались уже к ужину. У Бронислава была казённая моторная лодка, довольно большого размера, метров 8 в длину. Посередине находился мотор, от которого на корму шёл вал с закреплённым на конце винтом. Плавала эта посудина небыстро, однако мощности двигателя хватало для перевозки почти тонны груза.
Братья в деревне
Одним из любимых наших занятий в деревне были походы за земляникой. Часто в поисках ягод мы заходили довольно далеко в лес, однако никогда не терялись там, срабатывало чувство самосохранения. Ориентировались мы по лесным дорогам и тропинкам, стараясь не сворачивать с них на большое расстояние. В те годы ещё не заросли березняком сенокосы и пашня, поэтому ориентироваться в лесу было несложно, мы просто запоминали маршрут и старались не уходить в незнакомые места.
Бегая по полянкам, мы выискивали заветные лесные дары и наперегонки собирали сочные ягоды в кружку или банку. Земляника лесная – ягода некрупная, поэтому требовалось немало усердия, чтобы набрать стакан или пол-литровую банку. Ягоду всегда старались собирать на открытых местах, где она была более ароматная. В лесу, правда, она была покрупнее, однако гораздо менее сладкая.
С детской непосредственностью носились мы по полянкам, даже не думая о возможной встрече с животными. Впрочем, в летнюю пору пищи у хищников было предостаточно, и они вовсе не хотели обнаруживать себя перед бесшабашными существами, которые с шумом и смехом носились по лесным угодьям, не признавая авторитетов.
Но больше всего мне нравилось собирать грибы – боровики, грузди и бычки. Бычок у нас в лесу встретишь редко, он похож на сыроежку, только более плотный и прочный, и шляпка у него всегда округлая желтоватая, с обильной слизью. Их обычно солили вместе с груздями. От мамы я перенял этот особенный вологодский засол грибов, когда в ведро или кадушку, помимо соли, добавлялись в большом количестве листья смородины, хрена, дольки чеснока и стебли укропа.
В детстве я часто мечтал, идя в поход за грибами, попасть на нетронутую плантацию белых грибов. Однако моей мечте в юном возрасте не суждено было сбыться. Как бы рано ни приходили мы на бор, всегда находился кто-то более проворный и удачливый. Было очень обидно идти по чужим «оборкам», горестно созерцая следы срезанных боровиков.
С друзьями
Вспоминая своё детство, отмечаю одну интересную особенность: нам никогда не было скучно в деревне. Казалось бы, какие там развлечения, в поселении, где всего-то четыре жилых дома – поход за грибами и ягодами, купание, рыбалка, игры в войнушку, работа по хозяйству – вот и весь нехитрый перечень наших занятий. Однако общение с природой, с домашними животными, давало нам, городским детям, такое количество эмоций, что некогда было поддаваться скуке и унынию. Немаловажно и то, что мы были предоставлены сами себе, независимо планировали свой график походов и игр. Надоело купаться – сорвались и побежали за ягодами, которые росли тут же по-над берегом, насобирали стакан, бегом домой, где готовили себе еду из земляники и сливок с сахаром. До сих пор помню этот непередаваемый аромат и фантастический вкус самостоятельно приготовленного блюда.
Таким образом, весь день у нас был очень плотно занят, и уже вечером, сидя в горнице всей семьёй за огромным самоваром, мы слушали новости, которые взрослые узнали от своих знакомых или из телефонного разговора с кем-то из города.
Чаепитие вечером – это была особенная процедура. Именно за ужином собирались и взрослые, и дети, кушали приготовленную еду из одной большой тарелки или сковороды. Причём строго соблюдалась очерёдность, первым опускал ложку в блюдо хозяин дома. Однажды моя двоюродная сестрёнка Зоя полезла в тарелку вперёд батьки, за что получила ложкой по лбу, было не больно, как призналась она потом, но очень обидно. Этот урок мы с братом запомнили крепко, и хотя понимали, что с нами дядя так не поступит, очерёдность соблюдали неукоснительно.
После того, как было съедено основное блюдо, вся семья приступала к чаепитию. Эта была целая церемония. Чашек у нас тогда не было, горячий чай сначала наливали в гранёный стакан из огромного самовара, стоящего на краю стола, под иконостасом, а затем в блюдце. Мы поднимали его, осторожно дули и с шумом втягивали ароматный напиток в себя. Посреди стола находилась вазочка, в которой горкой лежал колотый сахар, кусочки были совсем маленькими, они переливались при неярком освещении бело-голубым отливом. Сейчас такой рафинад в магазине не найдёшь. Бронислав покупал его на плавлавке, была такая самоходная баржа, которая ходила по Сухоне и обеспечивала продуктами и мануфактурой речных работников, следящих за глубиной фарватера на реке в судоходный период и за исправной работой бакенов. Рафинад представлял собой большую, в несколько килограммов, голову сахара, её дома раскалывали на несколько частей и уже от них специальными щипчиками дробили на более мелкие кусочки, которые удобно было класть в рот.
Одного такого кусочка хватало на несколько стаканов чаю. Я за один присест выпивал до шести, это около литра воды. Воду носили с родничка у реки, и была она необычайно вкусной и мягкой. «Голый» чай пили редко, тётя Сима каждый день ставила в печь несколько кринок с молоком, которое особенным образом перекипало там, становясь топлёным. При этом менялся его цвет, с белого на желтовато-коричневый, а на поверхности образовывалась плотная запекшаяся корочка сливок. И вот эту вкуснющую пенку мы и делили на всех поровну. Затем топлёное молоко добавляли в чай и пили божественный напиток вприкуску с сахаром.
Совместная трапеза была чрезвычайно полезной, как я теперь разумею, для нашего воспитания, она напрочь удаляла из нашего сознания индивидуализм. Сейчас, когда в семье, как правило, один ребёнок, естественно, всё самое вкусное достаётся ему, и вырастает он законченным эгоистом.
В нашем доме находился единственный во всей деревне телефон, он был положен дяде, поскольку тот работал речником, то есть находился на государственной службе, и связь с городом и другими участками ему была необходима.
Может быть, поэтому у нас всегда были гости, приходили и из соседних деревень, приезжали и рыбаки, как правило, они ночевали в сенях или на чердаке. Нередко заезжал на огонёк и рыбнадзор, обычно это были два инспектора, которые садились с нами обедать или ужинать. Мне интересно было наблюдать за их реакцией, когда на стол ставилось блюдо из стерляди, которую ловить жителям деревень было запрещено. Мужчины делали вид, что так оно и должно быть и что ничего противозаконного в данном случае не происходит. Вспоминая эти эпизоды из своего детства, я задавал себе вопрос – почему моего дядю не привлекали к ответственности за браконьерство? Ответ напрашивался сам собой, во-первых, он никогда не продавал выловленную рыбу, прокормить бы большую семью, а вместе с нами у него в доме проживало 8, а порой и 12 человек, когда приезжали наши родители и родственники из Великого Устюга. Во-вторых, ему, как работающему на реке, на сезон для моторной лодки полагалось несколько бочек горючего, и он никогда не отказывал тем же инспекторам в их просьбе снабдить бензином на какие-то свои нужды. Частенько они останавливались у нас на ночлег, ехать в ночь или во время дождя по реке никому не хотелось, да это было и небезопасно, можно было нарваться на топляк и пробить днище лодки. Иногда дядя угощал рыбкой и соседей, которым ловить стерлядь возбранялось, они были работниками колхоза и к реке никакого отношения не имели. Вот такие были порядки на реке в те годы.
Я ещё застал молевой сплав по Сухоне, это когда в местах заготовки леса его пилят, очищают от веток, а затем скатывают в воду. Далее бревно самостоятельно плывёт по течению и в нужном месте его вылавливают при помощи боновых заграждений. Зрелище довольно впечатляющее, особенно когда по фарватеру реки движется сплошным потоком огромная масса сплавляемого леса. В такие моменты передвижение судов, катеров и лодок, особенно против течения, было крайне затруднительно, всегда была опасность пробить борт. Опасаться надо было и топляков, таких брёвен, которые ушли под воду, но не полностью, а зарылись в грунт только одним концом, другой же едва высовывался над поверхностью, при ударе он мог сделать серьёзную пробоину.
Вполне естественно, что большое количество брёвен прибивалось к берегам и отмелям посреди реки, их у нас называли рёвками (значение этого слова у В. И. Даля – хвойный бор, сосняк и ельник). Порой на них скапливалось огромное количество бревен, настоящие острова в сотни квадратных метров.
За сплавляемым лесом следили целые бригады рабочих, которые растаскивали бревна с отмелей и берегов реки.
Деревенская детвора
Любимым нашим развлечением было бегать по рёвкам. Деревенские ребята проскакивали по стволам деревьев в Деревенская детвора 38 наиболее глубоких местах, причём старались наступать на тонкие бревна, которые под их весом уходили под воду. Трудность была в том, что надо было как можно быстрее переставлять ноги с одного бревна на другое, чтобы не уйти под воду вместе с лесиной. Чтобы не прослыть среди товарищей слабаком и трусом, приходилось повторять пройденный ими маршрут. В конце концов я настолько преуспел в этой небезопасной затее, что пробегал такие участки, которые не всегда преодолевали деревенские пацаны. В дальнейшем мы с братом уже ни в чем не уступали ребятам, выросшим на реке, не хуже их бегали по отмелям, так же, как они, плавали и ныряли.
Очень интересными были игры в войнушку. Готовились мы к ним основательно. Сначала вырезали из растений полых внутри трубку длиной сантиметров 30-40, причём обязательно она должна быть прямой и отверстия на обоих концах примерно одного и того же диаметра. Такую трубку мы называли дуделем. Подготовив оружие, мы шли добывать «патроны». Боеприпасом у нас служил обыкновенный сухой горох, который мы доставали в колхозных амбарах. Попадали мы туда через узкие окошки. Набив карманы горохом, мы тем же путём выбирались на улицу. Игра, как правило, проходила в заброшенных домах, в деревне их было несколько, они стоя[1]ли с заколоченными дверьми и окнами. Однако для деревенского пацана попасть внутрь такого строения не составляло труда. Пробравшись в дом, мы разделялись на две команды и начинали охотиться друг на друга. Вариантов игры было два: либо мы играли до первого попадания, желательно в грудь, спину или в голову, либо поливали друг друга горохом до тех пор, пока один из противников не убегал из-под обстрела.
К слову сказать, дудель – оружие довольно серьёзное. А стреляли мы так: в рот набираешь несколько горошин, затем губами берёшь край трубки, куда вставляешь «патроны» языком и тут же выплёвываешь в противника. Горошины при этом пролетали тридцать-сорок метров. При попадании с близкого расстояния на теле неудачливого бойца оставались синяки. Наверное, игра наша была прообразом современного пейнтбола. Только в отличие от сегодняшних бойцов на нас не было никакого защитного снаряжения. Вспоминая наши забавы, сейчас я понимаю, что были они небезопасными, горошина, выпущенная в упор, вполне могла выбить глаз. Однако Господь миловал своих несмышлёных детей, серьёзных травм, слава Богу, никто у нас не получил.
Устраивая эти состязания, мы приобретали первые навыки маскировки, увёртливости, основы стратегии и другие, так необходимые в дальнейшей жизни качества. Бои шли с переменным успехом.
Не забуду, как мы пригласили поиграть с нами моего крестного, взрослого мужика по имени Людвиг. Дядька он был компанейский, пострелять из трубок согласился охотно, правда, мы поставили условие, поскольку он взрослый, он будет один, а нас против него четверо. Мы попросили его посчитать до двадцати, сами в это время со всех ног побежали прятаться в нежилой дом и кусты, растущие рядом. Началась охота. Бойцы мы были искушённые в подобных баталиях, к тому же худые и вёрткие, пролезающие в такие щели, куда взрослый не просунется. Поэтому и стратегически, и тактически выигрывали практически все столкновения с противником. А выглядело это так: притаившись в укромном месте, мы поджидали «врага» и неожиданно почти в упор выпускали в него очередь твёрдого гороха. Людвиг подпрыгивал как ошпаренный и стремился попасть в нас, однако мы уже были вне досягаемости его оружия. Потихоньку обстановка стала накаляться. Крестный начинал сердиться, неудачи озлобили его, и пулять в нас горох он начал по-настоящему. В меня попала одна очередь, ощущение было не из приятных, поскольку его лёгкие были гораздо мощнее наших.
Игра закончилась нашей победой. Проигравшая сторона в лице моего крестного больше в наши сражения не встревала. Видимо, урок был получен хороший.
В деревню нас отправляли родители, как правило, на месяц, обычно в июле, когда в разгаре был ягодно-грибной сезон. Поэтому вполне естественно, что безвылазное нахождение на одной территории надоедало нам, и мы искали развлечений на стороне. Вариантов было немного, точнее, их было всего два – переправиться на лодке за реку и посмотреть кино, туда, в деревню Федосово, раз в неделю приезжала кинопередвижка, или сходить на дискотеку в село Красавино, которое находилось от нас в 7 километрах выше по течению. Обычно мы выбирали второй вариант, поскольку не дружили с парнями из-за реки, мы их называли федосовскими. Все встречи с ними обычно заканчивались потасовками.
В Красавино отправлялись засветло, путь неблизкий, большая его часть пролегала через лес. За полтора часа мы добирались до места. Смутно помню, что делали мои товарищи на дискотеке, я же скромно сидел на скамейке и наблюдал, как местные хлопцы выплясывали шейк и твист, на некоторых из них были брюки клёш и яркие красные рубахи.
После танцев тоже выясняли отношения, правда, до драк с кровью не доходило, поскольку наши деревенские и красавинские пацаны учились в одной школе. Мы просто боролись на лужайке перед клубом, выясняя, кто сильнее.
Домой возвращались уже затемно, фонариков ни у кого не было, автобусы тоже не ходили. В кромешной темноте, стараясь держаться ближе друг к другу, мы шли по лесной дороге, громко разговаривая между собой, чтобы отпугнуть лесное зверье. Не знаю, как чувствовали себя мои товарищи, но мне было страшно, и не раз, и не два волосы на голове вставали дыбом, когда совсем рядом ухал филин или ломилось через кусты какое-то животное. Домой приходили поздно, Бронислав с Симой не спали, ждали гуляк, поили нас чаем с шаньгами и укладывали спать. Ни разу никто из старших не устроил истерики по поводу того, что мы так поздно возвращаемся домой. В семье моих родственников были очень спокойные, дружеские отношения, где детей рассматривали не как несмышлёнышей, а как настоящих помощников в нелёгком крестьянском труде. Да так оно и было на самом деле. Без помощи сыновей и дочерей справляться с большим хозяйством родителям было бы непросто, они работали на реке, порой уезжая на целый день, и мы самостоятельно кормили скотину, поливали огород, пилили дрова, складывали их в поленницу.
Жизнь в деревне, как я теперь понимаю, очень многое дала мне в плане становления как мужчины. Я рано был приучен к нелёгкому крестьянскому труду, был воспитан в большом коллективе, где своё «я» надо было засовывать поглубже и считаться с мнением других. Мы получили здесь хорошие навыки в обращении с инструментом – топором, пилой, молотком и стамеской. И эта деревенская закалка очень помогла мне в дальнейшей жизни – службе в армии, работе на производстве.
К сожалению, наши дети и внуки живут уже совершенно в другом мире, хорошо это или плохо, судить не берусь, однако, глядя на сегодняшнее изнеженное поколение, становится горько за канувший в Лету мир русской деревни.
Николай Лудников
Из книги "Тропинка к Богу"